Пьянь. Помочь нельзя оставить?

Мужчина не шевелился. Он лежал на тротуаре. Лицо его было обращено в небо и как-то странно почти улыбалось. А люди спешили по своим делам, не подозревая, что он умирает, и вынося однозначный вердикт: пьянь!

Мужчина не шевелился. Он лежал на тротуаре. Лицо его было обращено в небо и как-то странно почти улыбалось. На вид лет пятьдесят, аккуратно одетый, кожа лица — почти как у ребенка, нежная и розовая.

Я осторожно потрогал его за рукав:

— Мужчина, вставайте, — в ответ ничего. — Мужчина, вставайте! Так недолго и простудиться! — сказал я громче.

Снова ничего. Ни звука. «Набрался, скотина», — подумал я.

Сумерки быстро сгущались, и почти чувствовалось, как падала температура. Если днем было -10, то сейчас должно было быть около -15. Грязь возле тротуара превратилась во вздыбившийся камень. Полежишь на таком морозе с полчаса — и прощай здоровье. Что-нибудь обязательно отморозишь. А уж если оставаться так на ночь, то до утра сам превратишься в камень.

Мимо кто-то прошел. Даже не обернулся. Я оглянулся, в поисках того, кто мог бы помочь мне расшевелить старика. Может, скорую вызвать? Или милицию? За вызов надо будет заплатить.

Я снова посмотрел на мужчину, который, казалось, мирно спал и даже, сквозь сон, улыбался. Внутри медленно просыпалось раздражение, вызванное внезапным препятствием.

Я снова затеребил старика, уже посильнее. Взял на обочине снега и что сил начал растирать ему щеки. Мужчина, от такого моего усердия, сначала что-то замычал, потом открыл один глаз, затем попытался руками помешать мне приводить его в чувство.

Я дал ему легкую оплеуху. Вторую. Третью.

— Не на-а-да-а-а, — промычал старичок.

— Вставай, замерзнешь ведь! — закричал я. — Температура падает, еще полежишь так полчаса — и распрощаешься с почками! А может, и с жизнью! — заорал я ему в ухо.

Мимо снова кто-то затопал тяжелой поступью. Крепкий мужчина.

— Извините, Вы не поможете? — вслед крикнул я. Мужчина на секунду обернулся. Его взгляд был красноречивее слов. В нем читалось презрение. И торопливо поспешил дальше.

Старик снова закрыл глаза и, казалось, снова вернулся в свою нирвану. Странно, но, наклоняясь над ним, я не ощутил запаха алкоголя. Да и сам старичок на забулдыгу не очень был похож. Хотя и небогато, но аккуратно одетый. Белая бородка. Прямо Санта-Клаус с открытки.

Я попытался, было, самостоятельно оттянуть старика с обочины, но, протащив его метра два, вынужден был отказаться от своей идеи одному справиться с ним. Он был тяжелый. Килограммов на девяносто, как минимум. Одетый в плотный тулуп, тяжелые на толстой подошве ботинки.

«На кой мне сдалась эта пьянь? — невольно подумалось. — Уже давно был бы дома, за ужином и перед телевизором». Я снова посмотрел на старика. В отблеске фонаря я различил, как розовость щек сменила мертвецкая бледность. Губы уже не растягивались в блаженной улыбке. Весь вид мужчины, казалось, говорил о том, что дело — табак.

Вдали засветило фарами такси. Я бросился на дорогу, заставил такси резко затормозить.

— Ты что, больной?! Твою мать! — первым мне бросил детина за рулем. — Шеф, тут человеку плохо. Помоги! — я не обратил внимания на грубость. — Куда его везти? — Да я и не знаю. Я его нашел тут полчаса тому. — Ну, ты даешь! А я куда его повезу? — Ну, не знаю. Может, в больницу? — Сколько дашь? — Э-э… блин, да у меня и денег нет. — Ну, тогда прощевай. — Я тебе завтра заплачу… Там человек… — Слушай, куда везти — не знаешь. Денег на такси нет. Я что, на мать Терезу похож? — Но он ведь не дотянет до утра. Может, у него… может, инфаркт, а ты… — Отойди!

Детина зло сверкнул фарами и полетел дальше. Я же остался со своим стариком. В следующую минуту я подскочил к нему, рванул за тулуп вверх, начал бить по щекам:

— Вставай! Вставай, будь ты неладен! Ты же замерзнешь! Умрешь! У тебя дети есть? Внуки! Ради них, поднимайся, скотина!

Старичок что-то замычал, приоткрыл один глаз, пошевелил правой рукой и снова провалился в забытье.

«А чтоб тебя!» — мысленно выругался я. «Я сделал всё, что мог. Во всяком случае, совесть моя чиста», — вслед подумал я, посмотрел на старика, развернулся и быстро зашагал в направлении дома.

«Почему я должен всякую пьянь собирать? Никому нет до него дела, а мне что, больше всех нужно? Никто не захотел помочь. А мне что? Почему у меня должна голова болеть?»

Дома надо было приготовить ужин. Я кинулся чистить картошку, жарить котлеты. И уже через полчаса о происшествии не вспоминал. Лишь когда готовился ко сну, лицо старика, один-единственный раз, внезапно, всплыло передо мной, словно даже как с улыбкой. Мне стало не по себе. «Что за черт?» Я глянул на часы: 23:45. Но уже через секунду все исчезло, а через десять минут и я уснул.

Весь следующий день прошел в заботах. От одного клиента пришла кляуза. Надо было съездить за документами в другой конец города. Одним словом, дела и заботы поглотили меня. И вот, уже перед тем как идти домой, я переобувался и краем уха уловил по радио, что стояло у меня на подоконнике, что-то, от чего меня бросило в холодный пот.

Диктор «Сводки происшествий» говорил: «Вчера на улице Гагарина был найден труп неизвестного мужчины. На вид мужчине лет пятьдесят-пятьдесят пять. Волосы седые, борода. Одет в кожаный тулуп коричневого цвета, темные брюки, зимние ботинки на толстой подошве. Смерть наступила примерно в одиннадцать-двенадцать часов вечера, от кровоизлияния в мозг, а также, возможно, от переохлаждения, по причине долгого нахождения на холодной земле. Просим всех, кто узнал потерпевшего, обратиться по следующему телефону…».

«Улица Гагарина… Кровоизлияние в мозг… Переохлаждение… Одиннадцать-двенадцать часов вечера… то место и именно то время, когда старик мне так явно вспомнился и так странно счастливо улыбался. Словно его отошедшая душа ко мне заглянула. Вот ведь как… Я ему не помог… не помог, хотя мог… ведь мог… а может, и хорошо, что не помог? … может, его счастливое лицо меня за это и благодарило… и он счастлив теперь… Господи, я убил человека… Господи Всемогущий, все святые, великомученики… я бросил старика там… я оставил его в последнюю минуту… покинул его… Господи! Господи! Господи…

Но ведь я пытался ему помочь… я искренне, самоотверженно пытался его спасти… что я сделал не так… в чем я виноват… в чем меня можно упрекнуть… Господи, Господи, Господи…"

— Егор, ты чего? — на меня смотрело улыбающееся лицо Сашки, моего коллеги. — Ты домой идешь? — А? — Ты чего? Заболел, что ли? Смешной какой! — Я? Я ничего… ничего… Ты это… ты иди… я попозже. — Ну, как знаешь, — Сашка бросил на меня странный прощальный взгляд и закрыл за собой дверь.

«А я посижу. Посижу немного. Что-то мне нехорошо», — подумал я и выглянул в окно. Там сгущались сумерки. Играла поземка. А мороз крепчал…